Жан Ануй - Генералы в юбках [=Штаны]
Леон (кисло). Спасибо, Ада. Ада. Вот так. Не могу сказать, чтобы это прозвучало от чистого сердца, но какой спрос с мужчины, у которого нет сердца. (Уходит.)
Леон (со вздохом). Что ж, займемся самокритикой. Покормим свои грешки… Идите сюда, мои маленькие! Цып, цып, цып… Итак, начнем. Мне двенадцать лет… Неужели я начал так рано? Я же был самой невинностью. Погружаюсь, погружаюсь в сладкие грезы… Святой Фрейд, помолись за мою грешную душу! (Застывает в отрешенной, позе.)
Входит его сын Тото двадцати лет.
Тото. Слушай, пап, ты мне не одолжишь на вечер свои лакированные туфли?
Леон. А как же я?
Тото. Ну не будь таким эгоистом! Ты ж все равно привязан. Постоишь в носках. Тебя на сколько приговорили?
Леон. На пятнадцать дней.
Тото. Это что, за шуры-муры с горничной?
Леон. Да.
Тото. Небось теперь кошки на душе скребут? С такой-то крокодилой…
Леон обиженно молчит.
Давай, гони туфли. Будь так любезен, как говорили в твоей молодости.
Леон (надувшись). Не дам. Мои туфли. У меня и так ничего своего не осталось. Дождись моей смерти.
Тото. Не люблю ждать. А если я возьму их у тебя силой?
Леон. Ты хочешь расправиться с беспомощным человеком?
Тото. Да.
Леон. И тебе не совестно?
Тото. Нет.
Леон (с горечью). Прекрасно! Прекрасно!
Тото (не понимая). Что прекрасно?
Леон. Ты уже взрослый, и я могу сказать тебе всю правду о твоем рождении.
Тото. Правду?
Леон. Я тогда вычитал в одном научном журнале, что природа посылает наследника слабейшему из супругов. Сыновья рождаются у мужчин, которых притесняют жены.
Тото. Значит, ты спал и видел, когда я наконец приду к тебе на помощь? Несколько опрометчиво с твоей стороны.
Леон (думая о своем). У меня тогда был бурный роман с очаровательной комедианточкой. Пожалуй, не стоит произносить вслух ее имя, но ты ее знаешь, она заведует французской кафедрой.
Тото (ледяным тоном). Избавь меня, пожалуйста, от этих мерзких подробностей. Я все-таки твой сын.
Леон (вздыхая). Увы!.. Я был по уши в не влюблен, в мою малышку. Видел бы ты сейчас, вот бы посмеялся! Она проводила в мое мансарде целый вечер, и все это время.
Тото. Короче, старина. Кому нужны эти выкладки? К тому же они наверняка завышены.
Леон (мечтательно). Ах, какое это было время! Возвращаюсь я, значит, от нее домой около полуночи. Я был выжат как лимон, мне и в голову не могло прийти, что я еще на что-то способен…
Тото (хватает его за галстук). Я не мог быть зачат вот так, негодяй!
Леон (смеясь ему в лицо). Ты уж меня прости мой мальчик, но тут сработал принцип, открытый учеными: в ту минуту я был слабейшим!
Тото (трясет его в ярости). Подлец! Тряпка! А ну, гони туфли, живо! И можешь не поджимать пальцы, я все равно сдеру их с тебя. Как был тряпкой, так тряпкой и остался! А теперь выкладывай монеты!
Леон (пытаясь сохранить достоинство). У меня связаны руки.
Тото. Ничего, я знаю, где ты их держишь. Вот здесь… Мерси. Я взял двадцать бумажек. Одну я оставил тебе на разживу, чтобы ты мог поступить как подобает кавалеру, когда маман тебя отвяжет. (Надевает туфли.)
Леон (чуть не плача). Неужели ты меня совсем не любишь, мой мальчик?
Тото (холодно). Не понимаю, кто мог тебе сказать такую глупость. (Уходит.)
Леон. Это я во всем виноват. Я им совершенно не занимался. Детей надо воспитывать на положительном примере. (Начинает как бы звать котят.) Кис, кис, кис! Идите сюда, мои маленькие! Идите ко мне, мои ненаглядные грешки! Сейчас я вас буду кормить. Не все сразу, маленькие обжоры. (На мгновение задумывается и вдруг простодушно восклицает.) Но если разобраться, в глубине души я всегда был моралистом! Достаточно прочитать все, что я написал. Все мои заметки в «Фигаро»… Со всех уголков страны, из Бретани и Кантали, ко мне приходили десятки писем, и везде меня просили об одном: «Продолжайте борьбу! Кто-то должен же сражаться со всей этой порнографией!» А одна преподавательница из Дижона написала: «Ваша ручка — это копье! Вы наш Георгий Победоносец, который поразит дракона!» Да, я всегда стоял за семью, за чувство долга… Я доказывал это каждой своей строкой, по десять франков за строчку. Моя последовательная позиция стоила мне Нобелевской премии. (Срываясь на крик.) Все равно я бы от нее отказался, как Сартр… только по причинам прямо противоположным! (Пауза.) Не много найдется в мире писателей, которые бы так высоко держали голову! Я был героем Сопротивления. Во время оккупации я печатался под чужим именем… Так чего же они от меня хотят? (Кричит.) Ну, я жду ответа! Ваше молчание лишь подтверждает мою правоту. (С презрительной улыбкой.) Говорите, я спал с горничной? Да, спал! Это был мой гражданский долг… Стань я любовником какой-нибудь знаменитой актрисы, вы бы не сказали ни звука. В Париже это считается хорошим тоном. Но пойти на близость с народом, и не только на словах… какой ужас! Не правда ли? Фи! (С горьким откровением.) Да, я писал в «Фигаро», но в глубине души я всегда был левым. И этой левизны они мне не могут простить!..
Входит новая горничная, этакая разбитная крестьянка.
Горничная. Я ваша новая прислуга. Я должна отвязать вам правую руку, чтобы вы написали заметку в «Фигаро».
Леон (все еще во власти негодования). Да-да… Они еще увидят, из какого я теста! Я им все выскажу!
Горничная (развязав веревку и показывая ему ручку). Вот ваша ручка. Снять колпачок?
Леон (только сейчас рассмотрел ее по-настоящему). Какая милашка! Подожди, не все сразу. (Встряхивает затекшую руку.) Даже не знаю, смогу ли я сразу писать. Вы не могли бы отвязать мне заодно и левую руку, чтобы я растер правую?
Горничная (непреклонно). Ни в коем случае. Мадам велела развязать только одну руку.
Леон. Но вы же видите, я не могу удержать ручку. Может, вы сами разотрете мне пальцы?
Горничная (растирая). Так?
Леон. Спасибо, дитя мое. У вас доброе сердце. В наши дни это такая редкость. Эмансипация открыла перед женщиной одну дверь — секса и наглухо закрыла другую — человеческой доброты. Ой!.. Возьмите вы ее лучше в ладони. Так мне будет приятнее.
Горничная. Мне тоже. А то у меня после стирки руки совсем заледенели. А что вы такого натворили, что вас поставили к позорному столбу?
Леон (пожимая плечами). Да ничего. Сами знаете, много ли требуется сегодня, чтобы тебя затравили! Достаточно отклониться от генеральной линии… А у вас и вправду руки как ледышки. Вы не могли бы засунуть мою ладонь к себе под мышку? Это ведь самое теплое место.
Горничная (выполняя его просьбу). Пожалуйста. Если это вам поможет. Так лучше?
Леон. О да, гораздо.
В наступившей тишине между ними возникает нечто вроде интимной близости.
Горничная. Ну как, проходит?
Леон (прочувствованно). Приливает… То приливает, то отливает. (С нежностью.) Прямо мурашки по коже.
Горничная (невозмутимо). Ага. Только не надо гладить мою грудь.
Леон (удивленно). Разве я пошевелил пальцами?
Горничная. Еще как пошевелили.
Леон. Так и есть — мурашки! Это получается совершенно бессознательно. Вы уж меня простите, мадемуазель, но какой спрос с бедной, больной руки?
Горничная (в глубине души польщенно). Ой, ну что вы! Подумаешь, какое дело. (С восхищением.) Как вы красиво говорите!
Леон (скромничая). Это моя профессия.
Горничная. Наверно, надо быть здорово образованным, чтобы писать в журнал?
Леон. Не то слово.
Горничная. Я тоже хотела выучиться. Без культуры нынче пропадешь! Решила пойти воспитательницей в детсад, да вот провалилась на вступительных экзаменах. Завалила тригонометрию.
Леон (несколько удивившись). Это что же, теперь надо сдавать тригонометрию, чтобы поступить воспитательницей в детский сад?
